Звезда из Иерусалима, полумесяц из Лондона / цепочка, которую я не снимаю (из архива авторки)
Сегодня седьмое октября — ровно год с седьмого октября 2023 года. Я сижу в поезде, пытаюсь упорядочить мысли и ответить себе на вопрос: кто я есть?
На мое восприятие себя повлияли два ярких внешних фактора — исламофобия, возникшая после миграционного кризиса, и вездесущий антисемитизм. За окном мелькает пейзаж, а в наушниках звучит мой плейлист, в котором перемешаны турецкие, еврейские, чешские и немецкие песни. И я размышляю: как сложилась моя идентичность, выбрала ли я ее сама, или она была спроецирована на меня — семьей, друзьями, или даже незнакомыми людьми.
На мое восприятие себя повлияли два ярких внешних фактора — исламофобия, возникшая после миграционного кризиса, и вездесущий антисемитизм. За окном мелькает пейзаж, а в наушниках звучит мой плейлист, в котором перемешаны турецкие, еврейские, чешские и немецкие песни. И я размышляю: как сложилась моя идентичность, выбрала ли я ее сама, или она была спроецирована на меня — семьей, друзьями, или даже незнакомыми людьми.
Я выросла в семье, где год был усыпан праздниками — мы все время что-то отмечали. То Шекер-Байрам, то Хануку, то Курбан-Байрам, то Пурим… Молиться я сначала научилась по-арабски — папа всегда по дороге в школу читал мне суры, которые я с восторгом повторяла. А вот еврейская молитва «Шма Исраэль» вошла в мой словарь намного позже.
Я помню, как впервые побывала в Израиле. Мы поехали туда с мамой из Египта всего на один день. Ночью переходили границу, и я засыпала на ходу от усталости. Мама рассказывала мне о сорокалетнем пути наших предков вместе с Моисеем, чтобы хоть как-то отвлечь меня и заставить идти дальше. Когда мы добрались до Иерусалима, у мамы навернулись слезы. Я сказала: «Я понимаю, почему ты плачешь», — но, наверное, тогда еще не понимала. Мне было лет шесть.
Если бы мне нужно было выбрать одно блюдо на всю оставшуюся жизнь, это, без колебаний, был бы рис. Он напоминает мне квартиру бабушки в Турции, где до сих пор почти нет сигнала и где рис варят всеми возможными способами. Моя тетя рассказывала, что, когда я была совсем маленькой, она тайком дала мне миску риса, хотя мне еще рано было его есть — мне так понравилось, что она навсегда запечатлела выражение блаженства на моем лице.
Во вторую поездку в Израиль мы впервые навестили нашу семью, которая умеет выражать безусловную любовь через музыку. Все вместе праздновали шаббат, и с сестрой мы помнили тексты шаббатних песен лучше, чем наша дальняя двоюродная тетя. Но за пределами родного дома все было иначе: я не понимала, почему нас везде сопровождает колючая проволока и почему на каждом шагу встречаются солдаты; не понимала, почему, поднимаясь на Храмовую гору, я должна говорить только о своей мусульманской идентичности и молчать о своей еврейской; не понимала, почему моего отца остановила и допрашивала израильская полиция в аэропорту. Я просто не понимала.
Сегодня, 7 октября 2024 года, год с тех пор, как события, развернувшиеся 7 октября 2023 года, переросли в насилие и напряженность не только на Ближнем Востоке, но и здесь, в Европе.
Тогда, по дороге на Западный берег, мама сказала мне, что это давний конфликт. Я с любопытством спросила, кто начал? Она ответила, что все очень сложно, и сравнила этот конфликт с нашими детскими ссорами с сестрой, в которых невозможно было точно сказать, кто виноват. Я поняла. Мне тогда было около десяти.
Тогда, по дороге на Западный берег, мама сказала мне, что это давний конфликт. Я с любопытством спросила, кто начал? Она ответила, что все очень сложно, и сравнила этот конфликт с нашими детскими ссорами с сестрой, в которых невозможно было точно сказать, кто виноват. Я поняла. Мне тогда было около десяти.
Между этим визитом в Израиль и следующими прошел 2015 год — год, когда начался так называемый «миграционный кризис», за которым последовала радикализация европейского общества. В школе я сталкивалась с тем, как мусульманские слова, входящие в мой молитвенный словарь так же естественно, как слово «робот» в чешском языке, использовались бездушно и неуместно. Одноклассники воспринимали мусульман как террористов, которые кричат «Аллах Акбар» и убивают людей. И тогда у меня возникло острое желание объяснить свою мусульманскую сторону. Мне было около тринадцати.
Из этой потребности развилось и мое восприятие собственной идентичности. В тот период я, пожалуй, описала бы себя как мусульманку, которая ходит в еврейскую общину. Ненависть к мусульманам была для меня так болезненна, а страх перед ксенофобами настолько велик, что я полностью подавила свою еврейскую идентичность. Во время визита к подруге у меня случилась истерика, меня охватил страх перед чехами, которые выходили на улицы с плакатами «Остановим исламизацию!» и «Ислам не нужен в Чехии!». Со слезами на глазах я объясняла маме подруги, что гораздо больше, чем ИГИЛ (который где-то далеко), я боюсь ненависти, которая пропитывает чешское общество.
Папа молчал — наверное, он и сам не знал, как справиться с волной исламофобии. Он всегда успокаивал меня словами: «В крайнем случае, мы просто уедем в Турцию». Когда к нам в гости из Турции приехали бабушка и дедушка, бабушка не любила ходить за покупками, потому что люди странно поглядывали на ее платок, повязанный на голове, похожий на платки деревенских христианских бабушек, но все же чуть другой. Хотя по мне не видно, что мусульманка, я не чувствовала себя в безопасности; мне казалось, что антисемитизм в европейском контексте — это табу, и бояться его не нужно, тогда как растущую исламофобию политики только раздувают, и мне придется собирать чемоданы.
Моя чешско-еврейская бабушка больше всего любит Рождество и Пасху. Поскольку в ее семье при коммунизме не отмечали еврейские праздники, она, в том числе благодаря моему дедушке, который был евангелистом, нашла путь к христианским традициям, чтобы можно было собраться всей семьей и создать тот домашний уют, которого ей самой в детстве не хватало. Оба ее родителя всю жизнь боролись с травмой Холокоста: пока они, партизаны, прятались в лесах и сражались, их семьи были убиты в концлагерях. Они никогда не говорили о том, что случилось; видимо, чувство вины было невыносимым. Прадед умер молодым от инфаркта, а прабабушка заболела болезнью Альцгеймера.
Затем наступили годы, когда мы начали открыто говорить в медиа о нашем для многих необычном семейном укладе, и я начала бояться реакции незнакомых людей. В одном радиодокументальном проекте даже попросила не указывать мое имя. В интервью я сказала, что Бог — один, но путей к Нему множество: один — извилистый, другой — прямой, третий — закрученный, но все они ведут к одному и тому же Богу. И я поняла, что о своей идентичности можно говорить — и даже довольно красиво. Мне тогда было четырнадцать.
Но вопрос «что я решу, когда вырасту?» все еще нависал надо мной. В то время в Еврейскую общину Брно пришел нынешний раввин Менаше Климент. Он сказал мне: «Что бы ни случилось, ты на сто процентов еврейка и на сто процентов мусульманка». Эти слова успокоили меня на долгое время. Хотя, надо признать, быть человеком на 200% — это иногда тяжелая работа, что уж тут скрывать…
Во время пандемии я начала учить немецкий язык и каждый день общалась с моим чешским дедушкой, который долгое время работал в Германии. Сначала мы говорили о еде, потом о путешествиях — и так вместе скрашивали долгие дни. Мне тогда было шестнадцать.
Во время пандемии я начала учить немецкий язык и каждый день общалась с моим чешским дедушкой, который долгое время работал в Германии. Сначала мы говорили о еде, потом о путешествиях — и так вместе скрашивали долгие дни. Мне тогда было шестнадцать.
Во время моего полугодового обучения в Германии я впервые почувствовала гордость за свою идентичность. Я познакомилась с турецкой культурой в местном театре, который активно ею занимается, а также с еврейскими интеллектуалами, которые открыто говорят о своей идентичности. И вдруг осознала, что я — часть европейской культуры; что свою идентичность не нужно только защищать и объяснять — ею можно гордиться. Мне было примерно семнадцать.
Позже я решила поехать учиться в Германию. Больше всего радовалась возможности наблюдать за собой, строить свой собственный путь без чужих проекций. Мне было девятнадцать.
Позже я решила поехать учиться в Германию. Больше всего радовалась возможности наблюдать за собой, строить свой собственный путь без чужих проекций. Мне было девятнадцать.
А потом пришло седьмое октября.
Об авторе
Мелика Йылдыз — студентка политологии и религиоведения в Бременском университете (Германия). Сотрудничает с бременским литературным фестивалем Globale, чешско-немецким фестивалем So macht man Frühling и ŠTETL FEST в Брно, где в последние годы вела дискуссии на темы, связанные с Ближним Востоком. Под руководством режиссерки Агнешки Холланд снялась в фильме «Шарлатан», а также участвовала в нескольких телевизионных сериалах.
Оригинал Статьи
Перевела Юлия Дем
______________
Эта статья была опубликована в рамках PERSPECTIVES – нового бренда независимой, конструктивной и многоперспективной журналистики. PERSPECTIVES софинансируется ЕС и реализуется транснациональной редакционной сетью из Центрально-Восточной Европы под руководством Гёте-института. Узнайте больше о PERSPECTIVES.
Со-финансировано Европейским Союзом.
Однако высказанные мнения и взгляды принадлежат исключительно автору(ам) и не обязательно отражают позицию Европейского Союза или Европейской комиссии. Ни Европейский Союз, ни предоставляющий финансирование орган не несут ответственности за их содержание.
Перевела Юлия Дем
______________
Эта статья была опубликована в рамках PERSPECTIVES – нового бренда независимой, конструктивной и многоперспективной журналистики. PERSPECTIVES софинансируется ЕС и реализуется транснациональной редакционной сетью из Центрально-Восточной Европы под руководством Гёте-института. Узнайте больше о PERSPECTIVES.
Со-финансировано Европейским Союзом.
Однако высказанные мнения и взгляды принадлежат исключительно автору(ам) и не обязательно отражают позицию Европейского Союза или Европейской комиссии. Ни Европейский Союз, ни предоставляющий финансирование орган не несут ответственности за их содержание.
